ИСТОЧНИК
В последнее время, буквально неделю-две как, стали выходить на поверхность многие процессы, идущие в российской нефтяной отрасли, дня не проходит, как первополосная статья «Ведомостей» не расскажет чего-нибудь интересного. Проблемы там зрели давно и решать их давно надо было, вопросы эти обсуждались годами, и вот сейчас вроде бы все созрело для достаточно масштабных реформ. Проблемы и в самом деле непростые и с множеством неочевидных эффектов. Если совсем коротко, то несколько лет назад было две главные проблемы – отсутствие адекватной схемы налогообложения нефтедобычи, при которой государство бы забирало справедливую долю природной ренты, и отсталость российской нефтепереработки. Решали обе проблемы тогда методами, которые казались красивыми, простыми и эффективными, но по истечении нескольких лет создали много новых проблем.
Про добычу будет в следующих частях нашей саги, а пока будет про нефтепереработку. Получилось очень длинно, но не взыщите, материи не самые простые, не так часто обсуждаемые, с множеством скрытых взаимодействий и неочевидных эффектов, и, судя по статьям последней пары недель, плохо понимаемых даже профильными журналистами. Я постараюсь все-таки объяснить, почему бензин в Омске, рядом с НПЗ и нефтью Западной Сибири стоит дороже, чем в Пскове, почему может быть выгодно и оправданно продавать на внешнем рынке сырье, а не готовый продукт из него, и как выгодный бизнес на поверку может быть весьма убыточным, какие производства нам развивать не надо, почему низкие цены на бензин могут быть слишком дорогим удовольствием.
Вот статьи, которые меня спровоцировали
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/247508/syrevoe_zaklyatie
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/247595/prodavaj_podeshevelo
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/247910/plata_za_liderstvo
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/248045/pridushit_pererabotku
В других изданиях тоже были подобные статьи, «Ведомости» в этом смысле не уникальны.
Технология нефтепереработки, прямо скажем не слишком новая, ей больше ста лет. Производство достаточно грязное, кто не верит, может поинтересоваться ценами на жилье в районе Капотни в сравнении с другими московскими районами. В самом простом варианте оно сродни производству самогона – нефть, являющую собой смесь различных углеводородов, путем дистилляции можно разогнать в несколько категорий нефтепродуктов. При этом около половины уйдет в «темный остаток», мазут. Получившиеся светлые нефтепродукты, прямо скажем, тоже будут не самого лучшего качества, молекулы в бензиновой фракции будут не той формы, так что, октановое число у этого бензина будет низким, в дизельной фракции будет много серы и соединений азота, недопустимых по экологическим требованиям – это продуктами их сгорания так мерзко воняет из выхлопных труб «Икарусов» и «КАМАЗов». Чтобы сделать из этих полуфабрикатов продукты европейского качества, нужно пропустить их через установки вторичных процессов – гидроочистку, на которой убирают серу, алкилирование, придающее молекулам углеводородов нужную структуру и т.д. А что же с мазутом, выход которого составил около половины? В принципе, продукт этот весьма бросовый – его можно отправить в топки печей коммунального сектора или электростанций, но газ в этом качестве удобнее, дешевле и чище, некоторое количество мазута используется в качестве топлива на кораблях, но и оттуда его выжимают, спрос есть только на мазут с низким содержанием серы.
На современном заводе с мазутом можно много чего сделать — пропустить через установку вакуумной возгонки, установки крекинга, на которых длинные молекулы бьются на более короткие, переработать все в тот же бензин, дизтопливо и керосин, а остаток – в кокс. В итоге, грамотно сконфигурированный завод способен производить из нефти ровно те продукты и в тех пропорциях, на которые есть спрос. Но это грамотно и недешево сконфигурированный.
Российские НПЗ, за единичными исключениями, современной конфигурацией не блещут, мощности установок вторичных процессов на них сильно уступают мощностям первичных дистилляционных колонн, да и уровень этих установок вторичных процессов не самый современный. В итоге получается вот что – российский завод перегоняет нефти столько, чтобы получилось достаточно бензина для покрытия потребностей внутреннего рынка. А попутно у него образуется огромное количество дизтоплива (низкокачественного) и еще большее – мазута. Бензин продается на внутреннем рынке, а дизтопливо и мазут отправляются на экспорт, где они становятся сырьем для установок вторичной переработки европейских НПЗ. Мазут продается по цене 70% от цены нефти, дизтопливо этого качества – 110%.
Тут, видимо, нужно рассказать о понятии «маржа переработки». Определяется оно так – сравним стоимость тонны нефти и продажную стоимость тех продуктов, которые на том или ином заводе из этой тонны нефти можно получить. Отношение и будет этой самой маржой переработки. Заметим несколько вещей – во-первых, эксплуатационные затраты в это понятие не входят, их нужно будет вычитать отдельно. Во-вторых, маржа сильно зависит от того, сколько того или иного продукта в результирующей корзине завода и почем продается тот или иной продукт. Соответственно, если в корзине завода превалируют бензин и дизтопливо, которые продаются на 20-25% дороже нефти, то маржа у него будет повыше, а если все больше высокосернистый мазут, за который дают 70-80% от цены нефти, то эта маржа может быть и вовсе отрицательной, даже без учета затрат. Да, это вполне возможно, взять нефть, пропустить ее через НПЗ, потратить рабочее время людей, энергию, загрязнить атмосферу и получить на выходе комплект продуктов, которые можно будет продать лишь дешевле, чем ту нефть, из которой они сделаны. Ситуация не уникальна – в старое время «Москвошвея» и «Скороход» переводили вполне добротное сукно и натуральную кожу в похоронного вида костюмы и ботинки, в котрых никто не хотел ходить. Именно так устроено большинство российских НПЗ, результат их работы стоит на мировом рынке дешевле, чем сырье, которое они потребляют. Их продукцию покупают в основном в качестве сырья европейские НПЗ и делают нормальные продукты.
А почему ж тогда российские нефтяные компании предпочитают экспортировать нефтепродукты, а не нефть, там, чай, не идиоты сидят? Там действительно не идиоты и деньги считать там умеют. Дело все в том, что экспортная пошлина на нефтепродукты существенно ниже, чем на нефть. В среднем она составляет 55% от пошлины на нефть, при этом на мазут она всего 38%, а на светлые нефтепродукты – 70%. Т.е. если бы речь шла о деревообработке, ситуация была вот какой – вывозя бревно целиком, нужно б было заплатить $100 пошлины с бревна. А порезав бревно на несколько кривых чурбанов, да переведя половину бревна в опилки, с чурбанов, составляющих половину бревна, $35, да с опилок $17. Бревно б можно было продать за $150, а чурбаны с опилками за $130. Но наша-то выручка, после уплаты пошлины, $77, а с бревна б была всего $50. Ну да, эксплуатация пилорамы чего-то стоит, скажем, $10, чурбаны и опилки возить дороже, чем бревна, на этом потеряем еще $7. Но свою десятку против продажи бревна-то мы всяко имеем. Итого – мы из товара стоимостью $150 сделали товар стоимостью $130, совершив для этого мартышкиного труда на $17. И за эту общественно-полезную деятельность государство выписало нам субсидию в размере $48 – это как раз разница в пошлинах. Заметьте, что нам даже не выгодно тратить деньги на повышение доли чурбанов и уменьшение доли опилок, от этого субсидия уменьшится. С нового года, правда, эту систему сделают чуть менее иррациональной, уравняв пошлины на темные и светлые нефтепродукты, но все равно, система продолжит иметь смысл – возвращаясь к аналогии с чурбанами и опилками наша чистая выручка составит $75 вместо $77 до введения уравнивания, что по-прежнему сильно больше $50 за цельное бревно, но унас хотя бы появится минимальный смысл повышать долю чурбанов. Много говорится о необходимости создавать рабочие места, экспортировать товар, а не сырье и т.д. Задумайтесь еще раз над этим чурбанным примером, стоит ли действительно создавать и поддерживать рабочие места, на которых люди будут приносить не пользу, а вред? Ведь дешевле б было бы просто платить им зарплату, чтобы они не работали и не переводили хорошие бревна на чурбаны и опилки.
Читатель спросит, зачем, собственно, была введена такая прекрасная система? А введена она была для удержания цен на нефтепродукты на внутреннем рынке на низком уровне. Задумаемся, как работает российский НПЗ? Он берет тонну нефти, вынимает из нее процентов 50% в виде продуктов, которые может продать на внутреннем рынке, а остальное нужно куда-то девать. Оставшиеся 50%, хвосты, как это называют нефтепереработчики, он везет по железной дороге до порта (а по железной дороге нефтепродукты возить значительно дороже, чем гнать нефть по трубе), отправляет в специальных судах (фрахт которых стоит дороже, чем фрахт нефтяных танкеров) эти продукты в Европу и продает там, почем продастся (а продастся недорого, значительно дешевле, чем нефть, ибо самые ценные компоненты остались в России). Сравните это с экономикой пусть даже такого же завода в Европе, он-то может продать свои отходы прямо на воротах. А уж у завода с хорошей конфигурацией таких проблем и вовсе нет. В итоге, в ситуации полностью отсутствующих пошлин российским НПЗ для получения приличной прибыли надо продавать нефтепродукты по цене процентов на 70 выше, чем сейчас. Что поразительно, это цена оказывается на 20% выше цены импортного паритета, т.е. привезенный из Финляндии в Поволжье бензин оказался бы дешевле бензина поволжского производства.
Чтобы не допустить непонятной избирателю дороговизны нефтепродуктов в крупнейшей нефтедобывающей стране мира, правительство пускается в игры с пошлинами. Вводится экспортная пошлина на нефть, смысл которой – обеспечить российские НПЗ дешевым сырьем. Таким образом, российский НПЗ покупает нефть дешевле, чем его роттердамский собрат – аккурат на сумму пошлины. На самом деле, еще дешевле, аккурат на стоимость транспорта от России до Роттердама. Тут же надо вводить и пошлины на нефтепродукты – иначе экспорт нефтепродуктов станет золотой жилой. Их и вводят – но пониже чем на нефть и дифференцированные – входя в положение НПЗ, рассказывающих, что экспорт продуктов для них вынужденный, что они б и рады малоценный мазут не вывозить, но уж такая им досталась убогая конфигурация от проклятой плановой экономики, а на реконструкцию нужны деньги. В результате российская нефтепереработка стала супервыгодным предприятием. Маржа переработки в России нынче — $12-$15 за баррель, это на наших-то не лучших заводах, в то время, как на лучших европейских заводах она вдвое ниже, а на заводах сравнимого уровня попросту отрицательна.
Добро бы эта система действовала только на «хвосты» и льгота, пусть и в чрезмерных количествах выдавалась на объемы вынужденно экспортируемых продуктов. Но горе еще в том, что эта система стимулирует нефтяные компании по максимуму загружать свои заводы и по максимуму экспортировать нефть в виде нефтепродуктов. Российское потребление нефтепродуктов сейчас около 80 млн. тонн. Для того,чтобы произвести это количество, нам нужно переработать около 180-200 млн.тонн нефти. Это уже дает 100-120 млн. т. экспорта нефтепродуктов, приносящего по аккуратным подсчетам одни убытки. А перерабатываем около 250 млн.т. и 50 млн.т. можно б было не перерабатывать, а экспортировать в виде нефти, выручая для страны процентов на 10 больше валюты и с существенно меньшими затратами внутри страны. А пока попытки «уйти от сырьевого экспорта и производить товары с высокой добавленной стоимостью» оказываются сродни китайским попыткам времен «культурной революции» превзойти США в выплавке чугуна, для чего были задействованы все деревенские кузни и пекарни. Чугуна было сделано много, США были превзойдены, но потом весь этот чугун пришлось отправить на экспорт по цене руды. В принципе, что-то аналогичное произошло и у нас с нефтепереработкой, мини-НПЗ, запускавшиеся в последние годы всеми, кому не лень, например, компанией-владельцем бренда «Золотая семечка», это как раз аналог китайских деревенских домен.
Идеальным был бы вариант, если бы страна перерабатывала 100-120 млн. тонн и экспортировала максимум 40 млн.тонн нефтепродуктов. Этого б можно было достигнуть, если бы российские НПЗ были идеальной европейской конфигурации, а в автопарке было б куда больше автомобилей с дизельными моторами. Если аккуратно посчитать, то инвестиции в такое решение нужны слишком высокие, и оптимум достигается при сохранении определенной доли вынужденного экспорта, но Россия для собственных потребностей могла бы вполне перерабатывать 140-160 млн.т., а экспортировать не малоценный мазут, а качественное дизтопливо. Могла бы, если бы у компаний был бы резон инвестировать в модернизацию НПЗ, но у них этого резона нет. Получается замкнутый круг, аналогичный тому, в котором долгое время пребывал российский автопром – жалуясь на свою отсталость, отрасль просит сохранять таможенный режим, в котором ей комфортно существовать, а оказываясь в таком режиме, теряет интерес к преодолению отсталости. Предлагаемые сейчас меры – это очень скромный шаг к тому, чтобы подтолкнуть отрасль к модернизации, сделать обновление НПЗ более выгодным, при этом сохранится и текущая доходность нефтепереработки, и проекты модернизации будут инвестиционно привлекательными. Единственно, заводы более не смогут фундировать модернизацию из текущего денежного потока, но ведь и на бытовом уровне мало кто рассчитывает на возможность совершения покупки товаров длительного пользования, будь то квартира или машина, из текущей зарплаты, а установка вторичных процессов на заводах сродни таким обывательским инвестициям. Ни один крупный завод не должен закрыться от введения такой политики, лишь снизится объем их загрузки до уровня соответствующего мощностям вторичной переработки, так что, и рабочие места не пострадают. Закроются полулегальные мини-НПЗ, но их уж совершенно не жалко, весь разговор об уничтожении стоимости и переводе бревен в опилки относится к ним втройне.
По-хорошему, стоило бы совсем отменить таможенные искажения. Свою долю с нефтедобычи государство легко может брать иными налогами, в этом проблем никаких нет. А вот демонстрация обывателю реальной стоимости топлива, в частности, привела бы и к куда более скорой модернизации автопарка. Опять же, в искаженной российской действительности есть много способов сдемпфировать рост цен — при всей выгодности экспортно-ориентированной переработки, внутренний рынок покуда еще более выгоден, в силу его олигопольной структуры, нефтяные компании продают оптом нефтепродукты с 20-30% премией к цене экспортного паритета, а в розничном канале, принадлежащем им же, накидывают еще процентов 30, тогда как в Европе розница нефтепродуктов вообще работает в ноль, зарабатывая только на магазинах. Пока же предлагается всего лишь снизить слегка пошлину на сырую нефть, что поднимет стоимость закупки нефти российскими НПЗ и сохраняя процентный зазор между нефтью и нефтепродуктами, уменьшит его абсолютный размер.
Обыватель вправе задать вопрос, а ему-то что за радость от упразднения этого механизма пошлин, если из-за этого вырастут цены на бензин? Короткий ответ на это – механизм пошлин и субсидирование потребления бензина по сниженным ценам слишком дорого обходятся стране. Начать с того, что у таких субсидий странные адресаты, хозяин жизни на «Кайенне» этой субсидии получает больше, чем пенсионер на ржавой «копейке», это раз. Вообще, дешевый бензин стимулирует расточительное поведение, от предпочтения бензиновых автомобилей, хотя стране бы было выгоднее, если бы большая часть автопарка была дизельной, до мучительных московских пробок. Кроме того, чтобы выдать эту субсидию, государству приходится терпеть уничтожение стоимости в экспорте нефтепродуктов, а это потерянные для страны деньги, вынутые их кармана у каждого. Наконец, для обеспечения этой субсидии, государство чрезмерно обкладывает налогами добычу нефти, в результате чего производство, которое реально создает стоимость для страны, работает в полсилы, не осваивает всех месторождений, которые могло бы, раньше останавливает добычу на стареющих месторождениях и т.д. – но об этом в следующей части и поподробнее. Эти деньги, которые мы совместно теряем, это недоплаченные пенсии, непостроенные дороги, несниженные налоги, и цена вопроса там – двузначные миллиарды долларов в год упускаемой прибыли. Хотя, конечно, если считать, что все равно разворуют, распилят, откатят, а так хоть что-то простому человеку достается, то аргумент не работает.
Отдельно, наверное, надо написать об инвестиционной привлекательности нефтепереработки вообще и экспортно-ориентированной нефтепереработки в частности. Вот говорят, китайцы-то строят НПЗ вовсю, а мы чем хуже, надо и нам строить, а не лаптем щи хлебать. Построим где-нибудь в Моршанске сверхсовременный НПЗ, зальем всю Европу высокомаржинальным бензином и дизтопливом. Проблемы тут в том, что в мире вообще, и в частности в Европе и США, которые являются рынками для нашей нефти и возможными рынками для нефтепродуктов, существует избыток нефтеперерабатывающих мощностей. Компания Total, например, только что закрыла свой завод в Дюнкерке, не найдя на него покупателя. Спрос на нефтепродукты в Европе и США будет стагнировать, если не падать. А тем временем, в Индии и в Китае строят большие заводы, ориентированные на обеспечение своего внутреннего рынка (а там как раз начинается массовая автомобилизация и спрос будет расти), но строят их с запасом, а пока этот запас и пойдет на экспорт. Но стоят эти заводы на побережьях морей и экспорт планируется лишь как механизм маневра. При этом поскольку это широкомасштабное и стандартное промышленное производство, отдача на капитал закладывается на уровне 8-12% годовых. Важным элементом в этой схеме является еще китайская себестоимость строительства. В принципе, можно построить в России экспортно-ориентированный НПЗ, который обеспечит разумную инвестицонную отдачу без таможенной субсидии. Но есть два «но» — он должен стоять у побережья судоходного моря и его необходимо построить с плотным контролем над затратами. Превышение сметы строительства на 30% (а для России и двукратное превышение не редкость) приведет к тому, что окупаемость проекта станет сомнительной, расположение стройки даже в 600 км от моря, тоже сведет всю экономику к нулю. Как уже много раз говорилось, в нормальной, не искаженной субсидиями и олигополистичным ценообразованием, ситуации бизнес этот с весьма низкой маржой. Транспорт нефтепродуктов дороже чем транспорт нефти даже по морю – нужны специализированные суда, они как правило меньшего размера, танки нужно тщательнее мыть, нефтепродукты более огнеопасны чем нефть. Рынок нефтепродуктов менее ликвиден, чем рынок нефти и следовательно, более волатилен. Так что, при прочих равных завод на побережье Финского залива все равно будет хоть и прибылен, но менее прибылен, чем завод в устье Шельды. Но основной фактор здесь – это разница в тарифах на транспортировку нефти по нефтепроводу до порта и нефтепродуктов по железной дороге до порта. Даже для поволжских заводов она может в 2-3 раза превосходить возможную маржу переработки, а для уральских окажется и того выше. Это транспортное плечо, географический фактор, от которого никуда не деться, и сводит на нет всю возможную привлекательность экспортной схемы. В теории можно построить трубопроводы, по которым транспортировать нефтепродукты, но зачем это делать, если у нас уже есть транспортная система для нефти? В конце концов, повторимся, ничего особенно инновационного в технологии нефтепереработки нет, и если уж страна размышляет, на какие производства ей потратить несколько десятков миллиардов долларов, им может найтись лучшее применение. Если уж очень хочется участвовать и в этом звене цепочки стоимости, то наиболее рациональной была бы покупка российскими компаниями НПЗ в Европе, ближе к потребителю. И эта практика, кстати, была бы не новой, венесуэльской нефтяной компании PdVSA принадлежит несколько НПЗ в США, а ливийскому Тамойлу и кувейтской QNPC — в Европе.
часть 2ДОБЫЧА
Эта часть, надеюсь, будет проще и понятнее первой. Хотя бы уже потому, что про добычу сказано много и не раз, да и бизнес этот в экономическом плане гораздо проще.
Если говорить о добыче на «старом» месторождении, которые и составляют основу российской добычной базы, то принцип там достаточно простой. Владельцем недр является государство, ему принадлежит природная рента от монетизации ископаемых. Считается, что государство – не слишком эффективный оператор месторождений, поэтому оно пускает эксплуатировать свои природные богатства частные компании. Компании тратят деньги и усилия на закупку инвентаря, работу на месторождениях, взамен желают получить разумный возврат на этот капитал и усилия, а что сверх того, это не честный доход работника-капиталиста, а справедливая доля владельца ресурса. Вопрос, правда, в том, как посчитать, сколько же реально было вложено в работу и какова справедливая доля недропользователя.
Все 90-е государство пыталось как-то померить затраты и реальную прибыль от нефтедобычи и обложить нефтяников сообразно с их доходом, и каждый раз нефтяники оказывались хитрее. Помните волшебные слова «ЗАТО» и «скважинная жидкость»? В итоге, государство плюнуло и в начале 2000-х ввело простую, как правда, систему налогообложения. Во-первых, государство сказало, что ему не интересно считать, какие реально у нефтяников затраты и почем они реально продают нефть. То-есть, может быть, и интересно, но оно заранее знает, что у него ничего не получится, все равно надуют. Есть цифра, которую государство может пронаблюдать, это цена российской нефти в Роттердаме. Государство может прикинуть, сколько в среднем стоит добыть нефть в России. Вот из этого и будем исходить. Итого, решили, что до уровня приведенной себестоимости добычи и транспорта, на тот момент, около 9 долларов за баррель, никаких специальных налогов государство вообще не берет, ограничивается только налогом на прибыль, таким же, как и для всех остальных предпринимателей. Начиная с $9/bbl, ставка налога на выручку начинает плавно расти от нуля до 93% со всего, что сверх $25/bbl. Вводилсь в действие эта схема, когда российская нефтянка едва-едва оживала после кризиса 1998-го года, когда российская нефть шла на мировых рынках по $7/bbl, и $25 казались суммой совершенно запредельной. Компания Shell в те годы использовала $10, $14 и $18 как цифры для своего низкого, основного и высокого сценария. Все, что сверх $25, воспринималось, действительно, как природная рента, дар небес, на который компаниям претендовать было бы как-то и неприлично, да и не очень-то и хотелось, мало кто верил, что цены могут долго держаться на столь высоком уровне. Вводилась эта система на год-два, с тем, чтобы за это время придумать, какую систему ввести на долгий срок. У нее было одно очевидное и очень сильное преимущество, крайняя прозрачность и простота в администрировании. В итоге она продержалась 10 лет.
Тем временем, в мире произошло много интересного – цена на нефть ушла далеко за $25 за баррель, а российская экономика сильно окрепла. Теперь нефть в России стоит добывать куда дороже. Тарифы «Транснефти» за это десятилетие увеличились вчетверо и собираются расти на 15% в год на протяжении еще нескольких лет. Электричество подорожало, а это существенный элемент себестоимости добычи – нефть давно надо поднимать на поверхность насосом. Месторождения «устали», обводненность старых скважин все выше и выше, а это значит, что для добычи все того же объема нефти, надо поднимать на поверхность втрое, вчетверо, впятеро, вдесятеро больше скважинной жидкости, чем раньше, прогонять ее через подготовительные сооружения, вычленяя собственно нефть, закачивать все больше воды в пласт для поддержания давления, все чаще менять насосы. Новые скважины, взамен выходящих из строя, бурятся во все худшие зоны месторождений – с меньшими продуктивными толщинами, меньшей нефтенасыщенностью, худшими стартовыми дебетами, меньшей полной накапливаемой добычей на скважину – т.е. усилий требуется все больше, а нефти получается все меньше. Российская нефтяная отрасль получила свою дозу анаболика в 2000-е, позаимствовав ставшую стандартной на западе к тому моменту технологию гидроразрывов, горизонтального бурения, многоствольных скважин. Технологии позволили получать больше, чем было принято в 70-е и 80-е, сделали коммерческими участки месторождений и запасы, ранее такими не считавшиеся, но они лишь смогли отодвинуть и замедлить неизбежное.
Еще одна, очень тяжелая для нефтяников тенденция, связана с укреплением рубля. Заметьте, что вся выручка в нефтедобыче долларовая. Даже та цена, по которой нефть продается на внутреннем рынке, жестко привязана к мировой цене, и выше экспортного паритета быть не может, покуда Россия экспортирует нефть. А затраты у нефтяников рублевые, и если рубль укрепляется и рублевая инфляция продолжает свое движение, то за все то же количество долларов они получают все меньшее количество рублей, которыми нужно расплатиться по все возрастающим рублевым расценкам.
В кризисном 2008-м году правительство дало определенную поблажку, подняв нулевую точку шкалы прогрессивного налогообложения с 9 до 15 долларов на баррель, но сильно это картины не изменило.
В итоге, сейчас многие месторождения балансируют на грани окупаемости. Нефтяным компаниям с каждого добытого барреля достается около $22, с которых надо покрыть эксплуатационные и капитальные затраты, стоимость транспорта нефти из Сибири до портов, а государство забирает остальные $50. Причем, если реальная себестоимость оказалась $25, то государство все равно заберет $50, т.е. $3 доплатит из своего кармана нефтяник за почетное право добывать нефть на благо страны.
Результатом такой налоговой политики становятся большие балластные потери, т.е. изрядная доля запасов, которые могут быть добыты с выгодой для страны в целом, до раздела между государством и компанией, остаются в земле, ибо недропользователю, с учетом того, что он будет вынужден отдать государству, их добывать можно только в убыток. Выражается это много в чем – в непробуренных низкодебетовых скважинах, в остановке добычи при достижении определенных уровней обводненности, в не-замене сломавшихся насосов и т.д. В итоге на старых месторождениях уже несколько лет, как добыча падает. И на самом деле, падать ей следовало бы еще быстрее, ибо компании продолжают добывать с убыточных для себя активов. Делают они это по ряду причин. Во-первых, убыточные активы держат в качестве опциона на то, что государство одумается и изменит налоговую систему, и тогда они снова станут прибыльными. Но чем дольше этого не происходит, тем дороже их держать и тем слабее вера, что что-то изменится, т.е. ощущаемая ценность этого опциона снижается. Во-вторых, у государства, которое получает свои исправные $50 с каждого барреля любой добычи, выгодной или невыгодной, есть административные рычаги заставлять компании продолжать добычу. Называется это, с одной стороны «лицензионные обязательства», по которым приходится добывать и с невыгодных частей месторождения, чтобы иметь возможность добывать с выгодных, а с другой – неформальные понятия, по которым компании не хотят ссориться с государством. Так или иначе, эта невыгодная добыча является дополнительным скрытым налогом на нефтяные компании. Бесспорно, в России до сих пор есть активы с себестоимостью куда меньшей, чем пороговая, и на которых компании имеют свою прибыль и сверхприбыль, так что, их положение хоть и не сахарное, но и не отчаянное.
Печально, правда, вот что – за годы относительно высоких цен на нефть разработано много относительно дорогих технологий, резко повышающих нефтеотдачу. Они стоят, скажем, около $30 за баррель, и при $70-$80 продажной цены вполне прибыльны. Но ни один российский нефтяник и пробовать их не станет, какой смысл, если они для него заведомо убыточны? А ведь эти технологии могут дать на старых месторождениях, в старых регионах с готовой инфраструктурой дополнительной добычи больше, чем ожидается извлечь в месторождениях Восточной Сибири и Ямала, куда надо еще тащить дороги, трубопроводы, ЛЭП, строить объекты обустройства…
Кстати, о новых месторождениях. Я несколькими строками выше написал, что добыча в России стала падать, а по статистике она росла. Как же так? Она и росла, за счет десятка проектов, двух сахалинских СРП, выходивших в последние годы на проектную мощность, Ванкора, пары-тройки проектов на севере Тимано-Печорской провинции и пары-тройки в Восточной Сибири. Но проекты эти по большей части запускались в начале 2000-х, когда затраты были еще относительно низки, а цена на нефть шла резко вверх, а найдено большинство этих месторождений было и вовсе в советское время. Сахалинские СРП оставим в стороне, но сейчас так получается, что чуть не все эти новые проекты убыточны, как минимум, в том смысле, что не окупают своих капзатрат, а некоторые и эксплуатационных, может быть, не окупают. В принципе, такую ситуацию можно б было предположить и когда проекты строились, особенно, когда по ним пошло превышение смет. Тогда между компаниями и государством возникло неформальное соглашение, мол, вы, господа нефтяники, не подкачайте, страну без нефти не оставьте, а мы уж тут тоже не без понятия, правильную доходность обеспечим, способы найдем. Способ, который был найден – каникулы по НДПИ и экспортной пошлине, до достижения этой самой разумной рентабельности. Только проблема в том, что этот режим зиждется на понятиях, и каждый месяц может быть отменен в результате борьбы бульдогов под кремлевским ковром – это только половина проблемы. А вторая половина – что никто толком не договорился, какая должны быть эта разумная доходность и на какой затраченный капитал ее считать, что, разумеется, создает очень большое пространство для творчества и требует ручного управления со стороны государства над каждым проектом. Вкупе все это становится до боли похожим на неприятное слово из 3 букв, СРП, только не кодифицированным.
Заметим, что освоение новых месторождений — мероприятие куда более рискованное, чем эксплуатация старых. Надо на входе на протяжении нескольких лет закапывать в землю большое количество денег, ничего не получая взамен, на положительный денежный поток нефтяные проекты выходят лет через 8-10 после начала разработки. А все это время, кроме стандартных политических и рыночных рисков, с которыми сталкивается разработчик старых месторождений, нужно жить с рисками бюджета — все мероприятие может оказаться куда дороже, чем предполагалось, графика — стройка может затянуться, так что, окупаемость сильно затянется, технологий — задуманная схема разработки может не подойти и геологическим, нефти может попросту не оказаться или оказаться сильно меньше, чем казалось при разведочном исследовании месторождения. Так что, норма прибыли, ради которй бизнесмены готовы ввязываться во весь этот цорес, оказывается выше, чем для старых месторождений.
Надо ли говорить, что конвейер новых нефтяных проектов выглядит сейчас весьма пусто? Нет на нем ничего похожего на Приобское, Ванкор или Пильтун-Астохское. Так что, когда эти проекты окончательно выйдут на полку, нового роста, чтобы возмещать падение на старых активах теми же темпами взять будет неоткуда. Отчасти причины в том, что с конца 80-х искать новые месторождения перестали. Но отчасти и в том, что и известные месторождения, стоявшие в очереди после Ванкора и Тимано-Печоры, никто особенно не торопится вводить в эксплуатацию, увидев, что доходность подобных предприятий весьма сомнительна и ненадежна.
Наконец, внимательный анализ финансовой отчетности нефтяных компаний показывает, что им банально не на что запускать новые проекты в добыче, у двух крупнейших российских нефтяных компаний денежный поток подразделений разведки и добычи в последние несколько лет был отрицательным, у прочих положение получше, но не так сильно. На первый взгляд, поразительный результат, вдумавшись в вышеприведенную арифметику, он становится куда более понятным. А главным пострадавшим от спада добычи будет государство- вспомните пропорцию раздела выручки, в которой при нынешних ценах оно имеет около двух третей.
В определенной степени государство возвращало часть изъятой сверх разумной нормы прибыли нефтяным компаниям через льготное налогообложение нефтепереработки – об этом мы говорили в предыдущем выпуске. Этими деньгами компании и фундировали новые проекты в добыче. Но беда в том, что этот возврат был пропорционален не объему добычи, не объему заново осваиваемых запасов, а только и единственно объему экспортированных нефтепродуктов, а косвенно – уничтоженной при этом стоимости.
А что делать-то? Пункт первый – снижать ставки налогов. Это самое простое и главное, что правительство может сделать для отрасли. С большой вероятностью сборы при этом не упадут, а вырастут – за счет увеличения объемов добычи. Пункт второй – хорошо бы налоги эти в большей мере увязать с прибылью, а не выручкой. Это будет оч-чень непросто. У нефтяников тут же появится соблазн осаждать возможно больше затрат в той части своих предприятий, которые будут подвержены альтернативной ставке налога на прибыль. Налоговикам придется разбираться, насколько оправданны те или иные затраты. Но иного способа сподвигнуть нефтяников вовлекать в разработку более дорогие запасы, не выдавая при этом слишком высокие льготы легким месторождениям, нет. Точнее, есть, но они будут еще тяжелее в администрировании, еще более случайны, еще более взяткоемки. Пункт третий – убирать перекосы между экспортом нефти и нефтепродуктов, которые ведут к уничтожению стоимости. На одном этом можно сохранить для страны изрядные миллиарды долларов в год, которые можно оставить нефтяникам на развитие.
Кажется, правительство осознало необходимость чего-то менять, вопрос, как быстро, и в какой мере эти изменения произойдут. Если же ничего не сделать, то несколько лет ситуация будет почти такой же, как сейчас, а потом добыча начнет падать камнем на десятки процентов в год и мы увидим такой же спад, как в 90-е, только выбираться из него будет гораздо труднее.
Ну и последний момент – а как же либерализация, конкуренция, контроль над затратами? Все это конечно нужно, но по факту мы имеем ту структуру отрасли, которую имеем. Российские компании, при всех их недостатках, собрали у себя, пожалуй, наилучший человеческий капитал в России и за затратами следят довольно плотно. Не скажу, что они так же эффективны, как иностранные компании, но в области добычи находятся все-таки в той же лиге, в отличие от переработки. Но как бы они не старались, повышая свою эффективность, они могут отжать 2-3 доллара с барреля, а сейчас вопрос стоит уже о суммах другого порядка.
Ссылка на источник